"Вопреки общепринятой трактовке истории создания "Вольности", никакой преддекабристской идиллии с участием Пушкина и Николая Тургенева в конце 1817 года не было. Сочиняя свою оду, арзамасский поэт боролся не столько с "царизмом", сколько с диктаторскими покушениями Николая Ивановича распоряжаться на русском Парнасе. Положение вчерашнего лицеиста, искренне преданного конституционным идеям, было тем затруднительнее, что тургеневские посягательства на творческое "самостоянье" поэта совершались именем политического освобождения отечества. Варвик низводил литературное творчество до уровня пропаганды, подручного средства вербовки ревнителей конституционных перемен. Причем тургеневская опека над пушкинской музой не ограничивалась косвенными понуждениями воспеть конституционную хартию. Тургенев навязывал Пушкину конкретный план рождественской оды, последовательное исполнение которого грозило поэту утратой творческой оригинальности"...
* * *
"К влияниям лицейской поры, различимым в "Оде на свободу", следует отнести и реминисценцию из карамзинских "Писем русского путешественника" - книги, прочитанной Пушкиным под "хранительной сенью" Царского села. Строка из "Вольности":
За предков в шуме бурь недавных
адресует к отрывку из третьей части "Писем...":
"Вчера, в придворной церкви, видел я Короля и Королеву. Спокойствие, кротость и добродушие изображаются на лице первого, и я уверен, что никакое злое намерение не рождалось в душе его. Есть на свете щастливые характеры, которые по природному чувству не могут не любить и не делать добра: таков сей Государь! Он может быть злополучен; может погибнуть в шумящей буре (курсив мой - В. М.) - но правосудная История впишет Людовика XVI в число благодетельных Царей, и друг человечества прольет в память его слезу сердечную".
Если учесть, что король изображен у Карамзина в церкви, то весь фрагмент "Вольности", посвященный казни Людовика XVI, оказывается своего рода свидетельством о мученичестве французского короля. Пушкинским современникам, способным уловить эту смысловую составляющую "Оды на свободу", последующая анафема Наполеону, основанная на переложении ветхозаветного пророчества, представлялась много более обоснованной, нежели последующим поколениям читателей, утративших понимание религиозного подтекста 6 и 7 строф стихотворения"...
* * *
"... читатели, осведомленные в масонской словесности, могли уловить в первых же строках "Вольности":
Беги, сокройся от очей,
Цитеры слабая царица!
перекличку с зачином франкмасонского гимна на открытие ложи:
Беги от нас непросвещенный,
Объятый тьмою раб страстей!..
Как следствие, поклонники отечественного Парнаса из числа вольных каменщиков без труда опознавали в пушкинской оде стихотворную масонскую проповедь, произносимую едва ли не в орденском "святилище". Причем демонстративное стремление поэта "воспеть свободу миру" и поразить гнездящийся на тронах "порок" указывало, что в представлении лирического героя "Вольности" масонство не сводилось к социально отрешенным поискам "внутреннего совершенства", а виделось неким сокровенным братством, исповедующим положительный социально-политический идеал, равно обязательный как для народов, так и для царей"...